Башевис-Зингер: Портрет художника, который ни в какие рамки не лезет.

 

  МИХАЭЛЬ ДОРФМАН ( Журналист, публицист, редактор, телепродюсер , участник ливанской кампании. Автор более 200 публикаций на русском, иврите, английском и французском языках. Живет в США)
 
 
  Дурачок Гимпл из Фрамполя — герой одноименной повести Башевиса-Зингера , — выходя в широкий новый мир, становится рассказчиком.
В конце рассказа уже ясно, что он больше мошенник, чем простак. Гимпл сам понимает, что его ложь должна обрести метафизическую достоверность: «Несомненно, что наш мир — полностью воображаемый мир. Но зато он двоюродный племянник истинного мира».
 Давайте поговорим о Башевисе-Зингере , пока его портрет еще не добавили к иконостасу или, как по Талмуду, не построили вокруг него ограды, а его книги еще не покрылись пылью. Все в его образе и творчестве вызывает вопросы. Даже его личное имя. Как звали писателя? Ицхак, как настаивает современное израильское произношение, переиначивающее на свой лад еврейские имена; Исаак, как по-русски пишут в энциклопедиях; Айзик , как указано в некоторых изданиях в переводе с «американского»; Ицик , как на его родном идиш; или же Иче , как произносили это имя в его молодости где-нибудь в еврейских Налевках в Варшаве? На каком языке он писал? На идиш? Или же идиш был языком его черновиков, как утверждают некоторые критики? К какой литературе его отнести: еврейской, польской или американской? Заслуженно досталась ему Нобелевка или же были более достойные, чем он? Споры не утихают и по сей день, а значит, писатель Башевис-Зингер остается современным и актуальным и для нас.
 Идиш сегодня — вовсе не мертвый язык, как принято думать. По разным подсчетам, на нем говорят до полумиллиона человек, хотя родным и разговорным он остается лишь в ультрарелигиозных еврейских кварталах Америки и Израиля. Однако в некоторых кругах еврейской интеллигенции, как некогда в определенных русских кругах, все еще сохранилась вера, что за словом надо ходить и учиться «в народ». Вот мы и направились в поисках читателей Башевиса-Зингера в наш «народ» — в торгующий книгами на идише магазин в одном из наиболее религиозных еврейских кварталов Большого Нью-Йорка. На вопрос, есть ли у него что-нибудь из книг Башевиса-Зингера , хозяин лавки, добрейший рэб Мойшеле (имя изменено по его просьбе), замкнул пальцем уста и скороговоркой пробормотал что-то вроде: «Не приведи Господь». Выяснилось, что не только все произведения Башевиса-Зингера , включая его замечательные детские книжки 60-х годов, но даже творчество таких классиков еврейской литературы, как Шолом Аш и Шолом-Алейхем, подвергаются анафеме различными раввинами. — За распространение «такого» тут могут стекла побить, — трагическим шепотом сказал книготорговец. — А то и поджечь. Улицы религиозных еврейских кварталов, действительно, пестрят так называемыми « пашквилями » ( идишистское от «пасквиль»), где подвергаются анафеме и проклинаются разные раввины, канторы и простые евреи. А также, разумеется, книги. Некоторые духовные лидеры нашего «народа Книги» не стесняются публично жечь неугодную литературу. Не так давно в Нью-Йорке во дворе известнейшей и крупнейшей йешивы «Мир» раввины сожгли весь тираж книги раввина Натана Каменецкого «Творившие великое». На полутора тысячах страниц сын рабби Якова Каменецкого , одного из видных духовных вождей религиозного американского еврейства, запечатлел истории жизни великих раввинов конца XIX — начала ХХ столетия. И что же? Труд всей жизни Натана Каменецкого горел в костре из-за каких-то мелких обид и теологических разногласий с нынешним руководством его общины. А двадцать лет назад раввины любавичского движения ХАБАД предали анафеме даже всемирно известного раввина Адина Штейнзальца за «слишком живые» подробности его книг о библейских героях. Им не понравилось, что — в полном соответствии с Библией! — пророк Елисей у него лысый, а царь Давид — рыжий. В свое время хасиды прокляли великого философа Мартина Бубера , который страстно популяризировал хасидизм во всем мире. И некий раввин Либерман из того же ХАБАДа проклял крупнейшего исследователя хасидизма и еврейской мистики иерусалимского профессора Гершома Шолема . Стоит ли удивляться, что в этой среде под запретом вся великая еврейская светская литература? Впрочем, в этом вопросе евреи отнюдь не составляют исключения. В прошлом году, во время православной литургии по случаю Великого поста, я с удивлением обнаружил, что имена Льва Толстого и множества других деятелей русской истории по-прежнему числятся в длинном списке тех, кого Русская православная церковь предает анафеме.


 ***
  Ицик Зингер переехал из Варшавы в Нью-Йо рк в 19 35 году уже вполне сложившимся тридцатилетним писателем. По-английски, однако, он не знал ни слова. Старший брат Исроэль-Йегошуа Зингер, в ту пору уже известный писатель, устроил Ицика в еврейскую газету « Форвертс ». В течение последующих 20 лет Ицик публиковал в этой газете свои фельетоны, которые подписывал псевдонимом Д. Сегал, и журналистские заметки — под псевдонимом И. Варшавский. Рассказы свои он стал подписывать Башевис — от Батшевы , как звали его мать (хотя здесь вполне мог быть и некий скрытый смысл, отсылавший к библейской Батшеве –Вирсавии: история о бесе, соблазнившем женщину, в свою очередь соблазнившую царя и подговорившую его отправить ее мужа на гибель, вполне в духе Башевиса ). Идишистская литература первой половины ХХ века по праву входила в круг крупнейших и развитых европейских литератур. Она включала в себя весь спектр направлений и течений и охотно усваивала новейшие модернистские и революционные художественные идеи. В США, Мексике и Аргентине на идише творили многочисленные писатели, драматурги и поэты, ставились спектакли, снимались фильмы. Еще и сегодня количество литературных произведений, изданных на идише, намного превышает число всех, выпущенных на иврите. В Нью-Йорке творила плеяда замечательных литераторов: Мани Л ейб, Целия Дропкин , Мойше-Лейб Хальперн , Х. Левик ( Левик Хальперн ), Анна Марголин, А. Лайэлс (Эрн Гланц-Лейэрс ) и многие другие. В ту пору Нью-Йорк был городом с самым большим еврейским населением, и это способствовало необычайной интенсивности происходившего здесь культурного обмена. В основе своей эта светская еврейская литература хранила верность нравственным идеалам Талмуда: общественному служению, деловой порядочности, семейной преданности, уважению себя и других. Однако, в отличие от религиозной еврейской традиции, где такие идеалы рассматривались как заветы Господа Бога, в светской еврейской культуре они обрели самостоятельную ценность. В то же время светская культура разделяла еврейский религиозный идеализм и мессианизм, толкуя их как стремление к улучшению общественного порядка. Литература на идише опиралась на рационалистический морализм европейского и еврейского движения просвещения (« Хаскалы )») XVIII –XIX веков. В глазах читающей публики еврейская литература прежде всего выполняла просветительские задачи, а уж потом обеспечивала культурный народный досуг. Образцами для нее были произведения русского критического реализма, европейского натурализма и американского социального романа (Джек Лондон, Эптон Синклер , Теодор Драйзер). Живым классиком почитался Шолом Аш , замечательный еврейский писатель, автор большого числа романов. Мастерами-реалистами были и босс Башевиса-Зингера — издатель « Форвертса » Авраам Каган, и сотрудничавший там же поэт (и переводчик на идиш «Песни о Гайавате ») Соломон Блаумгартен . На этом фоне рассказы Башевиса-Зингера раздражали американских еврейских критиков и большую часть публики своей отчужденностью от общественных проблем. Он же, со своей стороны, считал современную ему американскую идишистскую литературу зараженной мессианскими социалистическими идеями, гуманизмом и сентиментализмом. В своих рассказах он, словно намеренно, задевал самые чувствительные для евреев темы, издевался над традиционным еврейским рационализмом. Вкус критиков оскорблял и подчеркнуто потусторонний смысл произведений писателя, его суеверные местечковые герои, их неистовые любовные страсти. Его «магический реализм» резко отличался от идеализма тогдашней еврейской литературы. В некоторых еврейских литературных кругах Башевиса-Зингера именовали даже «изменником», по названию одного из его рассказов, хотя изменял он лишь привычным шаблонам идишистской литературы. Создавая свой мир, Башевис-Зингер пренебрегал устоявшимися искусственными границами между ученым и простонародным, между законом и преданием, между кодексом-галахой и мифом-сказкой-агадой . Светские идишисты-рационалисты уличали писателя в вере в духов и бесов, хуже того — в обращении к мрачной языческой мистике, оплодотворявшей в первой половине ХХ века тоталитарные националистические движения во всем мире.

 ***
 Много лет спустя в благодарственной телеграмме Стокгольмскому комитету по случаю получения Нобелевской премии Башевис-Зингер писал: «(Нобелевская премия) — чудесный сюрприз не только мне, но и всем читателям на идише». Однако, в действительности, с читателями у него тоже все складывалось непросто. Он очень скоро обнаружил, что в Америке нет той широкой читательской аудитории, к которой он привык в Польше. К тому же он считал ниже своего достоинства писать на «птичьем» языке евреев нью-йоркских, чикагских или бостонских улиц. «Он был в ужасе от состояния языка идиш в Америке», — пишет Илан Ставанс , редактор его собрания сочинений. Первые годы в Америке прошли для Башевиса под знаком тяжелой внутренней борьбы между стремлением остаться верным самому себе и желанием завоевать американского еврейского читателя.
 Как ни странно, своеобразным катарсисом для него стала внезапная смерть старшего брата, умершего от сердечного приступа. Освободившись от опеки, от страха, внушаемого необходимостью «писать как надо», он вдруг окончательно понял, что можно писать, как считаешь нужным, и о том, во что веришь. Но было и еще одно обстоятельство. К 1943 году Башевис-Зингер отчетливо осознал, что его былого читателя в Европе уже нет. Одним из первых он постиг чудовищные масштабы Катастрофы европейского еврейства. В августе того года он опубликовал в журнале « Ди цукунфт » («Будущее») эссе «О еврейской литературе в Польше», которое заключалось словами о гибели евреев Польши. И не случайно, что именно в это время, словно осознав, что в Америке он прежнего еврейского читателя не найдет, а в Европе его уже не будет, Башевис-Зингер впервые переходит на английский язык. И, появившись по-английски, его рассказы сразу же завоевали такую обширн ую ау диторию, о которой он не смел бы даже мечтать в среде читателей на идише. Из писателя «сомнительного» в собственной среде, осуждаемого чуть не всеми американскими еврейскими критиками и многими читателями, он с годами превращается в символ, с которым мир стал ассоциировать идишистскую литературу XX века.

 ***
 В начале 50-х годов ХХ века вокруг нью-йоркского журнала «Партизан ревю» образовалась группа молодых американских евреев-литераторов, получившая позже название «нью-йоркских интеллектуалов». В группу входили такие публицисты, как Натан Глэзер , Даниель Белл, Ирвинг Кристолл , писатели Сол Беллоу и Филипп Рот. Их занимал поиск самоидентификации и самоопределения в рамках тогдашней американской художественной жизни. Лидером кружка стал Ирвинг Хоу , тогда еще не помышлявший написать «Мир наших отцов» — эту панорамную летопись американского еврейства, книгу в Америке хрестоматийную. Среди прочих своих начинаний Хоу , совместно с еврейским литератором Элиезером Гринбергом, составил и выпустил сборник «Сокровищница идишистских рассказов». В него вошли не только произведения признанных классиков –Ш олом-Алейхема, Ицхок-Лейбуш Переца и Менделе Мойхер-Сфорима , — но и авторов, неизвестных за пределами круга читателей на идише. Среди них был и Башевис-Зингер . Несколько позже Хоу опубликовал в «Партизан ревю» повесть Башевиса-Зингера « Гимпл-глупец ». Открыв для себя Башевиса-Зингера , «нью-йоркские интеллектуалы» с восторгом восприняли его творчество. Они провозгласили его своим предшественником, предтечей. В то же время, однако, они весьма отличали себя от него. Ведь все они, блистательные представители первого поколения евреев, родившихся в Америке, выпускники самых престижных университетов Новой Англии, выражали чаяния и надежды американского еврейского среднего класса. А главным устремлением среднего американского еврея было стать настоящим американцем. Собственно, он уже таким себя и ощущал. Вероятно, не будь Холокоста, этих американских еврейских интеллектуалов вряд ли занимали бы их еврейские корни, и они едва ли обратили внимание на творчество Башевиса-Зингера . Людям, вроде Хоу , Беллоу или Рота, и даже таким вдумчивым и мудрым литературоведам и исследователям культуры, как Гарольд Блум или Альфред Казин , казалось, что, осуществляя мечту родителей, они, первые в своем роду амэриканэр геборэн (идиш — «рожденные в Америке»), становятся «как все», стопроцентными американцами. Лишь позже многие из них с удивлением обнаружили, что их локальный еврейский опыт выходцев из еврейских кварталов Бруклина, Бронкса , Бостона или Чикаго отражает весь конфликт великого перелома, становления послевоенного американского общества, оправлявшегося от последствий «великой депрессии» и переходившего в неожиданную реальность «нового блистательного мира» постиндустриального потребительского общества. Подобное уже было за полстолетия до того. Тогда открытые Фрейдом закономерности стали достоянием мировой науки потому, что психологическая дилемма венских евреев оказалась универсальным симптомом перехода к индустриальному обществу, показала, какую цену необходимо платить за буржуазную «современность». От Фрейда до Рота еврейский модернизм соединял в себе безмерную отчужденность и скрупулезный критический интеллект, что и позволило ему определить генеральную линию развития американской литературы. Поэтому для очень разных американских писателей-евреев, вошедших в литературу в 50-е годы — Сола Беллоу, Филиппа Рота, Бернарда Маламуда и многих других, — Башевис-Зингер стал «литературным предком», своего рода «трогательным дядюшкой из провинции». Но ирония ситуации состояла в том, что Башевис-Зингер продолжал жить и творить рядом с ними, он был их старшим современником и коллегой. И он вовсе не желал быть их «прадедушкой». Обоюдное творческое влияние, разумеется, происходило. Несомненно, например, что после знакомства с творчеством Филиппа Рота Башевис-Зингер стал более раскрепощенным в своих сексуальных образах, свободней использовал психоаналитические элементы в творчестве. В свою очередь, Филипп Рот ввел Башевиса-Зингера в круг авторов, рецензируемых в «Нью-Йорк таймс Бук Ревю», по сути, определявшего своими оценками рейтинг американских авторов на книжном рынке. Башевиса-Зингера и Рота критиковали, в сущности, за одно и то же: за эгоцентризм, чрезмерную сексуальность, « бесстыдство ». А вот с Солом Беллоу (получившим Нобелевскую премию по литературе за три года до Башевиса-Зингера ) писатель, напротив, порвал со скандалом — из-за перевода « Гимпла ». Ирвинг Хоу пишет в своих мемуарах, что «нью-йоркские интеллектуалы» хорошо знали идиш, потому что были выпускниками светских еврейских школ и получили образование еще в дореформенную пору, то есть до того, как под давлением сионистских функционеров еврейское образование в Америке отбросило идиш в пользу иврита. Хоу вспоминает, что Сол Беллоу был очень занят и неохотно откликнулся на предложение перевести « Гимпл », однако, в конце концов, пришел, сел за пишущую машинку и заявил, что у него есть время лишь для того, чтобы переводить прямо сейчас, не сходя с места. Перевод был сделан экспромтом, со слуха. Повесть читали по кускам, обсуждали, а Беллоу переводил и печатал. Перевод с идиша — дело непростое. Сам Башевис-Зингер не раз говорил о том, что идиш — живой, экспрессивный язык, в то время как английский он считал языком скрытным, полным подтекстов и умолчаний. Не случайно те, для кого идиш — родной язык, часто приговаривают: «По-английски (по-русски, на иврите) говорят, на идиш — говорится ( редстэх )». Герой повести « Гимпл-глупец » (по-русски его именуют еще Гимпл-дурень ) начинает свой рассказ: «Их бин Гимпл там. Их халт мих нист фар кейн мар» («Я Гимпл-глупец . Я же не думаю, что я глуп»). Сол Беллоу перевел оба слова одинаково — fool . Но в еврейском тексте герой назван Гимпл-там — арамейским словом, значащим не только «простак», но и «наивный», а еще «невинный» (в смысле — «невинное дитя»). Слово это ассоциируется с одной из самых популярных еврейских притч из пасхальной « Агады » о человеке, имевшем четырех сыновей — хорошего, злого, простого (там) и такого, что не умел спросить. Это же слово связано со знаменитым рассказом замечательного хасидского учителя начала XIX века рабби Нахмана из Браслава о мудреце и простаке. Во втором предложении используется еврейское слово германского корня нар — «дурак, фигляр, клоун», точно соответствующее английскому fool . При переводе Беллоу упустил различия между там и нар, пренебрег хорошо знакомыми грамотному еврейскому читателю религиозными и фольклорными нюансами и оттенками всех смыслов слова нар. Однако эта неудачная работа с Беллоу сослужила Башевису-Зингеру добрую службу — она натолкнула его на идею совместного переводческого труда. Писатель читал переводчикам вслух свой текст, небольшими кусками, обсуждал каждое выражение, искал аналоги, тщательно полировал, часто переделывал характеры и сюжет, приспосабливал еврейские рассказы к американскому читателю. Эта работа с переводчиками была подлинным творческим актом. Литературный Нью-Йорк полнился слухами о несносном характере Башевиса-Зингера и о том, как он оскорбляет своих переводчиков. Скандалов не избежали ни известные и самостоятельные — Сол Беллоу, Айзик Розенфелд , Доротеа Страус или Майра Гинзбург, — ни покорные и зависимые: Рут Шахнер-Финкель , Эвелин Торнтон , Герберт Лотман, Элизабет Шуб или Розанна Гербер. Из-за этих бесконечных конфликтов Башевис-Зингер так и не нашел «своего» переводчика. И его отношения с редакторами и издателями, его постоянные тяжбы и ссоры с ними тоже вызывали вечные толки. Увы, как известно, талант далеко не всегда сопровождается корректностью. А Башевис-Зингер был совершенно «неподконтролен». Он отказывал в пресловутом « эксклюзиве » на свое творчество кому бы то ни было, он всеми правдами и неправдами сопротивлялся любому диктату и закабалению, с удивительным постоянством пренебрегал так называемыми кодами «интеллектуальной собственности». И, тем не менее, его всемирная слава, в конечном счете, засвидетельствовала, что он выбрал правильную стратегию. В современной книжной индустрии, где так велика роль редакторов, внутренних рецензентов и литобработчиков , Башевис-Зингер сумел найти свой путь. «Авторизованные переводы» писателя стали, по сути, вторыми оригиналами его произведений. Только с английских «авторизованных переводов» писатель позволял делать переводы на другие языки. (Именно поэтому некоторые сделанные в последнее время в России — якобы с идиша и явно вопреки воле писателя — переводы имеют жалкий, топорный вид и даже отдаленно не напоминают подлинные тексты Башевиса-Зингера .) Исключением стали переводы на иврит, сделанные с идиша сыном писателя Исраэлем Замиром . Уезжая из Польши, Башевис-Зингер бросил там молодую жену Рахиль с новорожденным сыном на руках. Позже они уехали в Израиль. Сын писателя вырос в кибуце Бейт-Альфа, перевел свою фамилию на иврит (Зингер на идиш означает «певец», как и Замир на иврите). В интервью израильской газете « Едиот ахронот » Исраэль Замир так рассказывал о своих встречах с отцом в Нью-Йорке: — Я часто бывал у него дома в районе Централ-парка. Каждый раз он давал мне доллар. Этого, по его мнению, должно было хватить на проезд и еду. Я удивлялся его скупости, но ничего не говорил. Мне было стыдно сказать, что я голоден. Но, в конце концов, известный скупостью Башевис-Зингер проявил по отношению к сыну поистине королевскую щедрость: — Понадобилось время, чтобы преодолеть отчуждение, понять, что мир вовсе не черно-белый... Я потихоньку стал читать его книги... Однажды он спросил меня: « Почему бы тебе не перевести что-нибудь мое?»... Мы подолгу сиживали вместе... Он читал свои вещи, и мы тщательно, порой часами полировали их, искали нужное слово... пока он не оставался удовлетворенным.

 ***
 Влияние Башевиса-Зингера на американских еврейских писателей младшего поколения сказалось куда ярче. Некоторые из них — Синтия Озик и Джонатан Сэфран-Фоэр — и вовсе сделали его прототипом своих героев. Синтия Озик даже озаглавила свое эссе о творчестве Башевиса-Зингера «Книга Творения» — так называется библейская «Книга Бытия» по-английски, — а самого писателя назвала « American Master », по существу, сравнив его с Творцом. Озик , если и известна русскому читателю, то в основном по ее резким произраильским заявлениям. Между тем в начале 60-х она считалась «надеждой американской еврейской литературы», и ее творчество и художественные идеи во многом определили пути в творчестве целого направления еврейских авторов, предвосхитив основные векторы общественной жизни американского еврейства. «Если мы будем дуть в шофар (ритуальный рог, применяемый для богослужений. — М.Д.) по-еврейски, в устье, то наш голос прозвучит громко, — писала Синтия Озик в 1970 году в эссе «К новому языку идиш». — Если же мы будем искать общечеловеческие смыслы, то это будет подобно попытке дуть в широкую часть шофара : нас не услышат вовсе». Озик призывала к созданию «нового языка идиш» на основе английского, к переосмыслению еврейской литературы как постоянного тела диаспоры, по аналогии с тем, как талмудическая литература стала телом и смыслом иудейской религии за 2000 лет до того. На тривиальный вопрос : а к какой литературе отнести Башевиса-Зингера — к еврейской, американской или польской? — можно было бы не отвечать, поскольку его книги давно вошли в сокровищницу литературы мировой. Но вместе с тем он, несомненно, еврейский писатель, его произведения несут в себе особый парадоксальный еврейский юмор и то поразительное мировосприятие, которое наш народ пронес через столетия, языки и страны. Источники его творчества — в мире хасидских легенд, фольклора учеников йешив , народных суеверий. Несомненно также, что «горячими» темами его молодости были Шопенгауэр, Фрейд, Ницше, Кафка, введшие в оборот бессознательное и иррациональное. Иногда говорят еще о влиянии отца — полубезумного еврейского начетчика, вычислявшего точную дату прихода мессии. Башевис-Зингер был современником Гершома Шолема , открывшего миру огромную роль мистических учений в еврейском сознании. Творчество Башевиса-Зингера сравнивали и со сложным символизмом израильского лауреата Нобелевской премии Ш.Й. Агнона , и с неоязычеством Йонатана Ратоша и Бердичевского, и с местечковой фантастикой Шагала. Что касается последнего, рассказывают, что как-то Башевиса-Зингера пригласили выступить в одном из университетов Техаса. Сотрудник университета, приставленный опекать писателя, спросил: — Мистер Зингер, после чтения вам будут задавать вопросы. На какой вопрос вы любите отвечать? Я бы мог его задать из зала. — Вы знаете, — ответил писатель, — многие сравнивают мои произведения с творчеством Марка Шагала. Спросите, что я об этом думаю. Когда пришло время, молодой человек спросил: — Мистер Зингер, как вы относитесь к сравнению вашего творчества с Марком Шагалом? — Самый глупый вопрос, который мне когда-либо задавали, — ответил писатель.

 ***
 И все-таки — был ли он американским писателем? «Совершенно очевидно, что поначалу Башевис-Зингер не был американским писателем, — пишет Илан Ставанс . — Но он им стал». Добавим: Башевис-Зингер стал не просто американским автором — он стал, по сути, создателем нового направления в американской литературе. Его можно по праву назвать зачинателем эмигрантской, или, как ее называют в американском литературоведении, «этнической» литературы. Он первым в американской литературе использовал свой родной язык, происхождение, наследие предков, уникальный опыт своего народа для того, чтобы переосмыслить и заново определить магистральное направление американской литературы. Ошеломляющий успех Башевиса-Зингера на крупнейшем в мире, американском книжном рынке открыл дорогу множеству писателей-эмигрантов европейского, азиатского и латиноамериканского происхождения. Они учились у Башевиса-Зингера древнему, идущему еще от Библии и Талмуда еврейскому искусству рассказывать свои истории так, чтоб они приобретали универсальный смысл. Путь этого писателя, который приехал в Америку, не зная ни единого слова по-английски, а свою Нобелевскую речь, в 1978 году, произнес на этом языке (хоть и начал ее на идише), воодушевил многих и многих эмигрантских авторов во всем мире. Ведь эмиграция была не только личной судьбой Башевиса-Зингера , далеко не только участью евреев Европы. Сотни миллионов человек во всем мире испытали тяготы эмиграции. И здесь еврейский опыт писателя опять оказался универсальным. Башевис-Зингер раскрыл технологию творчества, указал путь, по которому эмигрантский писатель приходит к иноязычной читательской аудитории. Не случайно, когда дети нашей эмиграции — Алона Кимхи в Израиле, Лара Вапняр , Борис Фишман, Гарри Штейниц в Америке или Дэйвид Безмозгис в Канаде — стали писать, то и они, по сути, вошли в дверь, открытую Башевис-Зингером .

 ***
  Исраэль Замир , похоже, так и не понял, какой царский подарок получил от судьбы. Он до сих пор тщательно избегает слова «отец» и всячески подчеркивает, что никогда не называл Башевиса-Зингера «папой»: — По телефону я говорил ему: «Слушай»... Лишь в детстве я начинал свои письма к нему: «Дорогой папа». Он был для нас человеком, живущим в Америке и раза два в год присылавшим в письме два-три доллара. Отношения писателя с сыном всегда отличали отчужденность и холодность. Как отец, так и сын написали о своей первой встрече — после В торой мировой войны. У Башевиса-Зингера — лукавый, умудренный опытом и не сильно обремененный принципами человек созерцает наивного и самонадеянного, полагающегося на силу пришельца, которому многое предстоит узнать в этом мире. У Замира это встреча 25-летнего «нового израильтянина», с высоты своего исторического оптимизма взирающего на смешного, немного жалкого своего отца, олицетворяющего все то, что сионизм призван отменить. Сегодня Исраэлю Замиру 74 года. И он с горечью замечает: — Отец был богаче меня... Он продал права на свои произведения, включая экранизацию и театральные постановки, американскому издательству за очень большие деньги … К огда я хотел написать пьесу «Влюбленные и приятные» по его новелле «Двое», то вынужден был обратиться к его американскому издателю. Только потому, что я сын писателя, они согласились оплатить перевод. Иначе театру « Габима » пришлось бы заплатить большие деньги. Израильский национальный театр « Габима », действительно, не способен был заплатить за постановку Башевиса-Зингера . Этот театр, один из ранних символов сионизма, начинал когда-то в Москве с благословения Вахтангова. Увы, в течение последних пятнадцати лет театр находится в состоянии перманентного банкротства. Зато созданный труппой из Москвы под руководством Евгения Арье театр « Гешер » («мост» — иврит), по мнению одних, «самый профессиональный израильский театр», по мнению других — «единственный не местечковый», с успехом ставит пьесы по мотивам Башевиса-Зингера . Постановки « Гешера » с аншлагом прошли в конце июля 2004 года в престижном нью-йоркском « Линкольн-Сентер » в рамках празднования 100-летней годовщины со дня рождения писателя. Влиятельный критик Лоренс Лопейт в своем ток-шоу на нью-йоркском радио WNYC назвал « Гешер » самым еврейским театром в мире еще и за то, что там не ограничивают себя выдуманными идеологическими и языковыми рамками, а играют на всех наиболее распространенных сегодня языках еврейского народа — английском, иврите и русском.

 ***
 Символично, что современный стопроцентный израильтянин, профессиональный литератор Исраэль Замир не может согласиться с тем, что он мог что-то унаследовать от идишиста Башевиса-Зингера . Современный Израиль тоже до сих не готов к культурному синтезу, не готов признать творчество Башевиса-Зингера , как и всю культуру восточно-европейских евреев, интегральной частью своей культуры. Лишь после получения писателем Нобелевской премии одно его произведение, историческая повесть «Раб», вошло, наконец, в израильскую школьную программу, но и то — лишь в раздел «иностранная литература». Нетрудно понять, почему выбрали именно эту повесть — в ней есть мотив «возвращения в Сион». Но тот скучный «разбор», которому она подвергается в школе, отбивает у израильской молодежи всякое желание читать книги Башевиса-Зингера . Кстати, полные восточно-европейской мифологической и религиозной еврейской символики романы единственного израильского лауреата Нобелевской премии Шмуэля-Йосефа Агнона , писавшего на иврите, израильские школьники тоже читают с трудом. Это не удивительно. Сионизм создавался на отрицании галута («изгнание» — иврит), прежде всего идиша, еврейского быта в диаспоре. Всякое еврейское преуспеяние в диаспоре рассматривается сионистской идеологией как ненужное, а то и вредное. Тем более когда речь идет о культуре, которую сионизм взялся заменить на израильскую. Еще сегодня фраза на идише в говорящей на иврите израильской компании вызывает приступ какого-то нездорового смеха. Впрочем, Замир , сам писатель, переводчик, бывший заместитель главного редактора органа кибуцного движения « Ал-ха-Мишмар » («На посту» — иврит), с горечью говорит об отношении к творчеству и личности Башевиса-Зингера в Израиле: «В Нью-Йорке есть улица его имени, в районе, где он жил. У меня же нет достаточного количества денег, чтобы в Израиле назвали улицу его именем».

 ***
 Особый накал страстей полемика вокруг творчества и личности писателя приобрела после присуждении ему Нобелевской премии. Нобелевская премия по литературе, по уставу присуждаемая лично, на самом деле не раз символизировала всемирное признание не писателя, а литературного явления, направления, а то и целой национальной литературы. Так было с Пабло Нерудой, и с Александром Солженицыным, и с Иваном Буниным. И поэтому в случае с Башевисом-Зингером многие тоже считали, что премия присуждена не ему, а всей еврейской литературе. Газеты писали, что в идишистской литературе были и куда более достойные авторы — например, талантливейший прозаик, старший брат писателя Исроэль-Йегошуа Зингер или поэт Яков Глатстейн , проникновенный лирик, мастер и новатор еврейской поэзии. Еврейские критики находили в богатом талантами, зато бедном средствами еврейском литературном мире Америки много других кандидатов на Нобелевскую премию. Некоторые и вовсе писали, что идиш для Башевиса-Зингера не более чем прикрытие, рекламный трюк конъюнктурщика , проходной билет, позволяющий проталкивать порнографические рассказы, эксплуатируя ностальгию американских евреев — заправил литературного мира.
 Эта кампания продолжается до сих пор «Я глубоко презираю его, — заявила в июне 2004 года 75-летняя Инна Градэ , вдова еврейского писателя Хаима Градэ . — И очень сожалею, что Америка отмечает юбилей этого богохульного клоуна... Я презираю его именно за то, что он попытался затащить еврейскую литературу и иудаизм, американскую культуру и литературу обратно в Моав ». Инна Градэ имеет в виду библейскую страну, где дочери соблазнили патриарха Лота совершить инцест. Хаим Градэ — великолепный писатель, лауреат Пулитцеровской премии 1983 года за состоящий из трех романов сборник «Раввины и женщины», безвременно скончался через год после ее получения. В новом издании сборник называется «Святой и простак», что подчеркивает лейтмотив творчества Градэ — конфликт между верой и традицией, критическое исследование базисных конфликтов религиозной жизни. Выпады Инны Градэ против Башевиса-Зингера , прозвучавшие на церемонии получения ею почетной докторской степени в престижном еврейском религиозном Йешива-юниверсити , аудитория встретила аплодисментами, и в своей ответной речи президент университета, известный исследователь талмудического права профессор Норман Ламм с пониманием заявил: «Были времена, когда литература, даже наша великая еврейская литература захлебывалась в грязи греха, цинизма и легкомыслия, была затоплена зловонными потоками дерьма и воспевала очарование демонического начала и сексуальной распущенности». В академических и религиозных еврейских кругах до сих пор продолжают считать, что Нобелевская премия по праву должна была достаться Хаиму Градэ . В 2001 году ректор религиозного израильского университета Бар-Илан раввин Эммануэль Рекман и известный манхэттенский адвокат Стивен Вагнер опубликовали эссе, где говорилось: «Увы, Нобелевскую премию получил не Хаим Градэ , а... наихудший из возможных , наименее приемлемый с еврейской точки зрения автор».

 ***
 Инна Градэ далеко не одинока. Противники творчества почившего тринадцать лет назад нобелевского лауреата и сегодня не оставляют своей критики. «Каждую строчку в поэзии Хаима Градэ , каждый отрывок его прозы одушевляет ответственность за евреев, их историю, культуру, — пишет в «Нью-Йорк таймс» раввин и профессор Аллен Нейдлер . — Ничего подобного я не нахожу, читая Зингера». Рабби Нейдлер , к слову сказать, профессор, руководитель отделения еврейских исследований Университета Дрю , бывший директор исследовательского отдела нью-йоркского еврейского института YIVO и декан Еврейского академического центра им. Макса Вейнреха . Как в старой поговорке: «Два еврея — три мнения», причем каждый претендует на обладание некоей универсальной и единственной «еврейской правдой». Многие до сих не могут простить Башевису-Зингеру , что он никак не укладывается в рамки мифов: не пострадал в Катастрофе, не участвовал в героическом Сопротивлении, не был филантропом, презирал всякую общественную деятельность, не являл собой образец нравственности или религиозного усердия. У Нейдлера есть свой кандидат на Нобелевскую премию, тоже замечательный поэт: «В то время как Абрам Суцкевер голодал и воевал с нацистами в литовских лесах, под пулями создавая великую поэзию на идиш, воспевшую трагическую судьбу евреев, — писал Нейдлер около года назад в «Нью-Йорк таймс», — Зингер баловался сырными блинчиками в знаменитом молочном кафетерии на 72-й улице и размышлял о польских шлюхах и еврейских бесах». Апелляции к памяти Холокоста вызывают до боли обидные воспоминания. Тем более несправедливы они по отношению к автору наиболее, возможно, пронзительного в современной литературе реквиема по погибшим. «Я — черт, рожденный засвидетельствовать, что не осталось больше бесов на свете. Зачем бесы, если люди стали бесами? Я ... видел... разрушение Польши. Там больше нет евреев, больше нет чертей. Женщины не выплеснут воды на двор в разгар зимы. Никто больше не побоится набрать четное число предметов. Никто не постучит на рассвете в передней синагоги. Рабби замучили в пятницу, в месяце нисан. Общину вырезали, святые книги сожгли, кладбище осквернили. «Книга творения» вернулась к Творцу... нет больше грехов, нет больше соблазнов!.. Мессия не приходил к евреям, а значит, евреи ушли к мессии. Бесы здесь больше не нужны». Рассказ этот по-русски назвали «Последний демон», хотя речь идет не о романтическом лермонтовском Демоне или символистском Пане, а о народных бесах и чертях, вроде пушкинских из «Сказки о попе». Отношение Башевиса-Зингера к теме Холокоста вызывающе отличалось от принятого в американских еврейских кругах. Он не раз касался этой темы, особенно в поздних романах «Враг» и «Тени над Гудзоном». В этих книгах он сравнивает гитлеровские концлагеря со сталинским ГУЛАГом, а коммунизм у него такое же зло, как нацизм. Отношение писателя к Холокосту отличает также особое чувство вины. Писатель винит в гибели евреев себя, Америку, весь мир. Всеобщая вина, по его мнению, состояла в том, что каждый мог бы помочь, не промолчав. Еще более редкой для еврейского сознания является другая его мысль, выраженная в романе «Тени над Гудзоном»: его герои винят себя в том, что они уцелели. Даже после смерти Башевис-Зингер не перестает раздражать адептов культа Холокоста. Знаток еврейской литературы раввин Марк Левин из Лондона заметил недавно: «Ожесточенным критикам творчества, а особенно личности почившего... Башевиса-Зингера стоило бы помнить, что еврейская религиозная традиция предполагает волю Господа во всем, что творится в мире. Если Господь допустил всемирную известность этого грешника и сластолюбца, то еще вопрос: кого мы критикуем?» Как часто бывает, художественная литература предсказывает явления задолго до их возникновения. Еще в 1968 году в повести «Зависть, или Идиш в Америке» Синтия Озик вывела талантливого поэта Эдельштейна (прототипом которого, очевидно, был поэт Глатстейн ) и его антагониста, писателя Островера (автор не скрывала, что это слепок с Башевиса-Зингера ). Эдельштейн отчаянно жаждет перевода своих стихов на английский язык, чтоб «унести их прочь из гетто!!! Ведь груз молитв, вырывающихся из массовых захоронений, должен как-нибудь уцелеть». Напротив, Островера широко переводят и публикуют. Эдельштейн заявляет в повести: «Это Островер — весь мир, да? Этот пантеист, язычник, гой! — восклицает Эдельштейн . — Это он взывает к человечеству, да? А тот, кто взывает к евреям, он что, не взывает к человечеству?»

 ***
 «Еврейской улице», верней, некоторым ее переулкам, как-то не по себе, что Нобелевский комитет, а за ним и мировая культура приняли творчество Зингера и отметили его как представителя еврейской литературы. Евреи далеко не одиноки. Памятна свистопляска вокруг присуждения Нобелевской премии Ивану Бунину. Вокруг него, как и вокруг Зингера, разразилась дискуссия, почти не имевшая отношения к творчеству писателя. Русская эмигрантская пресса утверждала, что премия дана всей ушедшей в изгнание русской литературе. И тогда тоже называли целый список «более достойных кандидатов». И так же издевались над «старческим любованием пороком» в «Темных аллеях», так же по косточкам разбирали непростую личную жизнь великого русского писателя, жившего с женой и любовницей, которые к тому же, поселившись вместе, состояли в лесбийской связи. Личная жизнь Башевиса-Зингера тоже подтверждает известное правило, что таланту не всегда по пути с нравственностью. Накануне отъезда в Америку он, по сути, и вовсе был, как сегодня бы сказали, жиголо . Да и американский период жизни писателя можно определить емким русским словечком «ходок». Американцы наверно назвали бы писателя каким-нибудь политкорректным словом — например, «сексуально озабоченный ». Писатель постоянно пускался в любовные аферы, был плохим отцом, неверным мужем, ненадежным партнером и скверным работодателем. Исраэль Замир однажды с горечью заметил, что лишь работа над переводом произведений Башевиса-Зингера примирила его с творчеством отца. Но даже она не примирила его с отцом как человеком. Замир отрицает, будто что-то унаследовал от отца: — Если во мне есть что-то (от отца — М. Д.) — говорит сын писателя, — то только из его книг. Я дважды был в США как посланник Сохнута . Мы встречались с отцом раз в неделю, много времени проводили вместе. У нас создалась своеобразная близость. Он был большим бабником, и мне часто приходилось его прикрывать, врать, будто бы он находится у меня. Да, между нами была близость, но чисто приятельская, а вовсе не как у сына с отцом.

 ***
 Светская культура на идише сделала возможной интеграцию еврейской культуры в мировую. Известная лингвистическая теория Сэпира-Уорфа гласит, что каждый язык особенным образом структурирует мир для людей, говорящих на нем. Другими словами, люди видят мир не таким, какой он есть, а через некие ментальные структуры, которые и являются основой мировоззрения, и, можно сказать, национальной души. Вопреки расхожим расистским и фашистским идеям, национальная душа передается не через кровь, гены или «коллективное подсознание», а через язык. При этом один из основных принципов современной лингвистики гласит, что словарный запас (глоссарий) и грамматика являются наиболее подвижными и поверхностными слоями языка. Фонетика — более глубинный компонент. Но во французском языке вдруг всплывает древняя галльская фонетика, а фонетика идиша проявляется в речи московского или нью-йоркского жителя. Речь вовсе не идет об акценте. Ментальные структуры, отражающие наиболее глубинные архетипы еврейского национального характера, продолжают жить в тех языках, на которых говорят евреи. Вот почему так трудно согласиться с иными статьями в современной русскоязычной прессе, утверждающими, будто Башевис-Зингер был певцом еврейского местечка, одним из классиков традиционной идишистской литературы. Это не так. Напротив, его творчество было новаторским, оно соединяло старое, говорившее на идиш еврейство с новой реальностью, с новой жизнью, с переходом на новый язык, в совершенно иной мир. Писатель много думал и говорил о проблеме так называемой «смерти языка идиш»: — Наш язык умирает едва ли не все последние 200 лет. Но правда о нашем языке — это как правда о еврейском народе: умирая, мы возрождаемся снова и снова. Умирая в своих носителях, влача жалкое существование в резервациях религиозных гетто, сохраняясь в тиши университетских кафедр, идиш, подобно латыни, сумел возродиться и стать важнейшей частью мировой цивилизации. Культура идиша стала неотъемлемой частью национальных культур Америки, Канады, Мексики, Аргентины, Польши, Чехии, Словакии, Германии. В Беларусь и Украину, как когда-то в Испанию, приходит понимание того, что иудаика и еврейская культура являются важным формирующим фактором их современной национальной культуры. Идиш живет в городской европейской культуре, в фольклоре и литературе Нью-Йорка, в кинематографии Голливуда. «Смех сквозь слезы», отмечавшийся Горьким как характерный еврейский признак, через сто лет стал нормативом русской культуры — и в этом тоже проявляется возрождение моделей и менталитета людей, мысливших на идиш. Этот язык, о котором Башевис-Зингер говорил, что это «язык гордый и не знающий слов войны», стал, несмотря ни на что, важной частью коллективного сознания израильтян. И можно лишь надеяться, что именно идишистская составляющая израильского менталитета не допустит озлобления и скатывания еврейского государства до образа и подобия своих многочисленных врагов. Для решения спорных вопросов хорошо бы определить то, с чем все или хотя бы большинство спорщиков согласны. Большинство же согласно с тем, что Башевис-Зингер был писателем, привнесшим потусторонний мир еврейских преданий в мировую литературу. Он был писателем школы «магического реализма», подарившим еврейской литературе критического реализма фантастику и сюрреализм. Благодаря творчеству Башевиса-Зингера еврейская назидательная и развлекательная народная литература, гневно отрицаемая ассимиляторскими и сионистскими идеологами, стала достоянием миллионов читателей во всем мире. В общем, Башевис-Зингер , несомненно, по справедливости получил свою Нобелевскую премию. Но его всемирное признание и живой неослабевающий интерес к его творчеству — не только дань уважения к вкладу идишистской культуры в мировую. В самой личности Башевиса-Зингера наглядно воплотился универсальный процесс перехода с одного языка на другой, постоянно происходящий в еврейском народе в течение всей его многотысячелетней истории. И этот уникальный еврейский опыт сегодня стал особенно важен в стремительно меняющемся современном мире, где похожий процесс переживают сотни миллионов. Творчество писателя отразило, а во многом предвосхитило и сформировало новые тенденции этого многокультурного мира, отрицающего иерархию культур, признающего равноправное сосуществование самобытных этнических и культурных единиц. Творчество Башевиса-Зингера продолжает золотую цепь еврейской традиции, предостерегая ее сынов от опасности впасть в фундаментализм, а учителей и поводырей — об угрозе окостенения и догматизма.
 
  МИХАЭЛЬ ДОРФМАН